Илья Кочергин. Родился в Москве в 1970 году. Работал в Баргузинском и Алтайском заповедниках, писал туристические путеводители по России. Окончил Литературный институт в 2004 году. Книги выходили в России и за рубежом. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе премии библиотеки Иностранной литературы «Глобус» и премии Правительства Москвы в области литературы и искусства. Живёт в Москве и в деревне в Рязанской области.
Живые голоса на жанровой поляне
Ирина Богатырева. Согра. Новый мир, 2020, №№ 4-5
В школьных сочинениях есть темы «Человек и природа в современной литературе», «Образ природы в современной литературе», но авторы, произведения которых рекомендуются к анализу, все писатели ХХ века: Распутин, Астафьев, Айтматов. Между тем, в современной прозе появился, вернее, проявился новый интересный взгляд на природу. Я подумал об этом, когда прочитал в весенних номерах «Нового мира» новый роман Ирины Богатырёвой «Согра».
В село на Русском Севере приезжает городская, даже столичная девочка Жу — Женя, подросток четырнадцати лет. Приезжает не по своей воле (взрослые решили, что так будет лучше), в совершенно чужое для неё место, к совершенно чужому для неё человеку — Манефе Феофановне, матери новой женщины отца. Одно это «олдскульное» имя, наверное, может усугубить тяжесть ссылки в деревню для любого современного подростка.
У Жени чуть больше года назад умерла мама, и попытки справиться с потерей не увенчались успехом — у девочки глубокая депрессия, девиантное поведение, проблемы с самоидентичностью, голоса и другие галлюцинации.
Белые ночи — не самое лёгкое испытание для измученной психики, а тут ещё телефон не ловит сеть, интернет недоступен, за симкой нужно ехать в город, а ехать в город не на чем — общественный транспорт в умирающее, хотя ещё живое село не ходит. Сверстников нет, как нет и особого желания входить с ними в невиртуальный контакт. Деревенские реалии и отношения непонятны. Женя, как Меншиков в Берёзове, проводит время в этом чужом, странном и нежеланном для неё мире, вынужденно общается с людьми, его населяющими, и поневоле слушает то, что услышал и записал автор во время неоднократных фольклорных экспедиций с Лабораторией фольклористики РГГУ в Архангельскую область — живые голоса, рассказы, живую речь.
Кажется, что именно ради этого и писался роман, — чтобы читатель тоже мог расслышать музыку этих негромких голосов. Они воспринимаются нами как нечто экзотичное, забавное, этнически-фольклорное. Эти слабые, стремительно затихающие в глобальном шуме голоса не открывают новых истин, говорят о своём частном, жизненном, бытовом. Как рассказывает сама Ирина Богатырёва, это «деревенские сплетни и досада на соседей, истории о лешем и порче скота, о том, как вывести щетинку у ребёнка, как избежать встречи с банником… о чудесной травине, помогающей находить потерянные вещи и людей». Голоса не отличаются правильностью речи — заботливо переданы диалектные и просторечные обороты, слова-паразиты, порой слышно даже севернорусское цоканье. Голоса абсолютно не современные и не востребованные — через несколько десятков лет их можно будет услышать только на электронных носителях в архивах научных экспедиций. Эти живые голоса непередаваемы, они уберегут «Согру» от аудиовоспроизведения или экранизации, и тем большего уважения заслуживает попытка Богатырёвой сохранить их.
«Скотина-то когда была, тушёнку сами делали, — говорит Ленка, оборачиваясь к Жу. — Бочечка была така, там включишь тен, и банки ставили с мясом. Поставишь часа на два, и тушёнка мясная получится у тя своя, в стеклянных банках. В обшем, дали мы людям. А потом эту женщину я встретила, говорю: «А где, интересно, самовар-то? Неси самовар-от, давно унесла ведь». А она говорит: “А кто-то унёс, нету его”. Вот я и пошла к тёть Марусе. К Манефе Феофанне. Пришла и сказала, что вот, у меня уташили. Она говорит: “Хорошо. Сделаем”. И она мне дала травину: “Положи там, где была эта бочечка”. Я говорю: “Я туда не положу, там обший колидор, вдруг кто-нибудь уташит, я потом… мне с тобой как рассчитываться-то?” Я положила, где мы в сарае раньше хранили эту вот… И обратно нам принесли! Принесли, вернули! Принесли, принесли, — твердит Ленка, как будто боится, что Жу не поверит. А Жу и не знает, верить или не верить, потому что не понимает ничего — какая бочечка, что и куда принесли…»
В попытке добраться до города и добыть симку, чтобы снова оказаться в нормальном онлайн-мире, Женя на три дня теряется в лесу на краю болота, который по-местному зовётся «согра». Там начинается её выздоровление, там она расстаётся с навязчивой и почти реальной для неё (а в начале текста и для читателя) галлюцинацией — придуманным братом, с которым «не так страшно» жить в мире, после смерти матери переставшем быть пригодным для жизни. А полностью возвратиться к нормальному состоянию, заново «родиться собой» ей удаётся в общении с людьми, в обмене простыми человеческими чувствами и словами в несложных бытовых ритуалах и действиях.
Название романа «Согра» (которое городской, привыкший к латинице взгляд часто пытается прочесть, как «корпа») добавляет новый биотоп в литературное пространство. Слово, вроде бы, незнакомое, но есть какой-то привкус, что-то вертится в памяти. Мысленно проглядываешь глазами книжные полки, и вот она, радость узнавания — конечно, Алексей Иванов! Если уже знакомая нам из его прозы парма — это плосковерхие возвышенности или хребты, поросшие елями и пихтами, то согра — заболоченная местность, покрытая кустарником или мелким лесом. Раньше такие народно-ландшафтные термины в заглавиях произведений, как «елань», «суборь», «сурамень» или «ерник», выдавали бы, наверное, в писателе корневика или производственника, а в тексте ожидались бы любовно выписанные поскотины, повети, застрехи или трудовые свершения по покорению диких пространств с помощью бензопилы и трактора. Но сейчас промышленным освоением природы мало кого увлечёшь, а читатели и главные герои уже по-другому видят деревенский быт: «…что-то висит по стенам, непонятные штуки неизвестного предназначения, при взгляде на них вертятся в голове какие-то коромысла, повойники да рукомойники, — всё, что давно провалилось в небытие, одни слова остались, а тут вот оно, пожалуйста — живёт себе и не знает, что время их вышло».
Теперь от всего этнографически-природного ждёшь скорее мистики — боевых лосей, шишиг, кикимор или живых мертвецов в стоячей болотной воде. И «Согра» не обманывает наши предчувствия.
Ирина Богатырёва — автор семи книг, лауреат многочисленных премий. Её книга «Кадын» — история скифской девушки, мумия которой была обнаружена археологами в 1993 году на Горном Алтае — получила широкую известность и «студенческий Букер», а «Формула свободы», роман о жизни подростков, самый важный из написанных (по словам автора) — Крапивинскую премию. «Самый важный» текст написан в сугубо реалистическом ключе, самый популярный наполнен волшебством и мифическими существами.
Складывается впечатление, что городская, отношенческая проза Богатырёвой (которая ей отлично удаётся) не требует мистической добавки, а стоит автору в своём повествовании забрести в лес, оказаться «на природе», сразу можно ожидать появления чего-то необъяснимого, мистического, по крайней мере — чуждого. Обычно это волшебные существа, но, например, в рассказе «Звёзды над Телецким» роль этого неведомого и непонятного выполняют несколько пьяных алтайцев-местных, поведение и мысли которых нельзя предсказать.
И в «Согре» как только юная героиня попадает в лес, появляется магия — её кружит леший, он же выводит к людям. Неужели современные попытки литературно освоить отчуждённые от нас миры — деревню, природу — возможны только с помощью магии? «Природа» — странное и расплывчатое понятие, словно бы выдуманное для того, чтобы ввести в заблуждение при решении запутанных вопросов. Человек то отделяется от этой самой природы, то считается её частью, смотря, что выгоднее ему в данный момент. В повседневной жизни горожанина природа всё же отчуждена от человека. На природе можно восстанавливать силы, отдыхать, но потом нужно возвращаться к реальной жизни. Она всегда существует где-то там, её изучают и охраняют специалисты, она может быть привлекательна тайнами и красотой. Богатырёва здесь не одинока, многие из авторов, осваивающие зелёное море тайги или просто выводящие персонажей за город, превращаются в начинающих анимистов.
«Тут не почвы ищут — а чего-то допочвенного, предпочвенного», — удачно формулирует Ольга Балла в рецензии на «Мэбэта» Александра Григоренко, тут хотят попробовать «другой тип видения и проживания мира».
Анна Жучкова в статье «Нам нужны реалисты-фантазёры» пишет, что самое интересное сейчас происходит на стыке жанровой и серьёзной литературы. Наверное, так и есть. Стык, фронтир, ничейные свободные земли, дух свободы и открытость новому — это воодушевляет. Здесь можно передохнуть от бытовухи и социальщины, от выжженных руин постмодерна, от реальной жизни или доминантной культуры, и при всём этом ты можешь спокойно нарушать жёсткие законы жанра.
Здесь многое позволено, здесь есть, например, место этой самой природе с её неокультуренными бескрайними пространствами или пугающей обычного человека неконтролируемостью. Рядом с колдовским Уралом Алексея Иванова, которому уже больше полутора десятков лет, в начале десятых годов появились мистическая тайга лесных ненцев и бассейн реки Ионесси Александра Григоренко, возник шаманский Горный Алтай Ирины Богатырёвой, леса Татарстана Шамиля Идиатуллина, населённые убырами и другими чудесами тюркского замеса, а рядом недавно приютилось небольшое садово-огородное товарищество славянской нежити «Вьюрки» от Дарьи Бобылёвой. Как будто писатели начинают возделывать свои маленькие или большие литературные огороды, культивируя любимые места или целые регионы по принципам, заложенным в «Совах на тарелках» Алана Гарнера, привязывая читателя к земле и культуре с помощью местных мифов. Однако мифы вычитанные, услышанные в зрелом возрасте, а не рассказанные бабушками в детстве работают иначе. Они лишены аромата и детской памяти, оторваны от конкретного пейзажа и местного языка. Мифические персонажи слишком визуализированы, слишком конкретны, словно прошли обработку для использования в комиксах или кино.
Таков и роман «Согра». Вроде совершенно не жанровый, а тянет его туда, где живут разнообразные бесплотные, где серьёзность реализма разбавлена (или приправлена?) мифом.
В уже упомянутой статье Жучковой говорится: «Настоящее литературы я вижу таким: фантазия, творящая новые миры, в симбиозе с ответственностью и осознанностью реализма и мифом, воскрешающим связь с природой». Но в одной лодке, кажется, трудно уместить одновременно волка, козу и капусту, — или волк теряет плотоядность, или капуста съедобность. «Воскрешаемая связь с природой» порождает воскресших мертвецов, а реализм утрачивает способность к осознанности. В «Согре» деревенские реалии, разбавленные местной чертовщиной, становятся излишне экзотичны, драматичная история подростка, подкрашенная мистикой, смахивает на продуманную выдумку, а настоящая жизнь и настоящая согра по-прежнему остаются далёкими, живущими по непонятным законам.
Однако Жучковой схвачено главное — намеренная или ненамеренная попытка встроить в литературный контекст связь с природой. В современном изобразительном искусстве, которое гибче и живей реагирует на современные запросы, это в какой-то мере начало происходить: поднимаются вопросы экологии, постгуманизм вовсю пускает свои корни, художники тащат в галереи всякие шкуры, живых зверей, пауков, мух, запирают себя в клетки с животными, антропоцентризм до поры отложен в сторону, поскольку не актуален. «Животные захватили власть в искусстве» — утверждала газета «Нью-Йорк Таймс» ещё в июне 2000-го.
«Понятие человека как такового исчерпало себя», утверждал писатель и литературный теоретик Ихаб Хассан, автор таблицы различий между модернизмом и постмодернизмом. «Мы не замечаем бесчисленное разнообразие связей между людьми и более широким миром жизни, а также то, как эти базовые связи способны поменять наше понимание человека», пишет антрополог Эдуардо Кон в книге «Как мыслят леса».
Менее поворотливая отечественная литература с её ветеранской привычкой к крепкому сюжету и решению социальных задач чует это, молодится, бежит за комсомолом, но боится расстаться с тем, что «мы тайно пестуем и оберегаем в своём коллективном бытии», по словам философа Джудит Батлер. С тем самым привычным способом видения и проживания мира, с устаревшим понятием человека. Поэтому, минуя реальную «почву» и скучные леса, где неясно, куда смотреть и чем развлекаться, мы сразу ныряем в уютное, населённое мультяшной нежитью «подпочвенное», стоит сойти с привычного асфальта на обочину.
А между тем, возможно, именно в почве, тщательно и неторопливо рассмотренной современным взглядом, в лесу, населённом не нечистью, утратившей свои функции посредника, а теми настоящими лесными жильцами, чьи имена мы с трудом можем назвать, мы сможем разглядеть искомое — связь и взаимное влияние человека и природы. Так и Роман Сенчин утверждал, что о современной деревне должен писать горожанин.
Мешает этому несколько причин. Во-первых, трудность задачи. Леонид Юзефович в эссе «Современный роман: проект или прозрение» пишет: «В известной китайской притче император спрашивает знаменитого художника, что труднее всего и что легче всего поддается изображению. На первый вопрос художник отвечает: “Собаки и лошади”. На второй: “Демоны и духи умерших”… моделировать и фантазировать все-таки проще, чем реконструировать».
Во-вторых, боязнь оказаться записанным в пришвины и бианки, а хуже того — в «деревенщики», наверное, присутствует. Рамки доминантной культуры, за которые так боится выйти современная литература, прекрасно выражает молодая барышня из бунинской «Жизни Арсеньева»: «Я… пускался доказывать, что нет никакой отдельной от нас природы, что каждое малейшее движение воздуха есть движение нашей собственной жизни. Она смеялась:
— Это только пауки, миленький, так живут!»
И в-третьих, отсутствие культуры наблюдения за окружающим миром, который шире, чем человеческий мир и не предназначен лишь для отражения и объяснения человека. Незнание этого мира. Говорят, нужно заблудиться в незнакомом городе, чтобы полюбить его и сделать своим, но многие ли из романистов могут похвастаться блужданиями в сограх и пармах? Поэтому яхинская Зулейха приоткрывает глаза в городе и в обществе ссыльных, замечает множество интересных деталей и мелочей (которые должны пройти мимо внимания сельского жителя), но закрывает их, поворачивая голову в сторону природных объектов — пейзаж простирается не дальше десяти метров и состоит из вещей и людей, а дальше идут безличные река, лес или поле. Поэтому у Идиатуллина бобр хищно охотится за рыбой, и мы видим его, держащего в резцах пойманную добычу. И главное, поэтому лес не красив, не привлекателен, пуст. Природа безвидна, как до начала творения, животные и птицы, забывшие свои имена и повадки, прячутся или ведут себя неадекватно. Травы там не растут.
«Согра» в этом смысле — хороший пример опасливой попытки вытащить читателя из города и сделать так, чтобы его «зрение как будто расширилось и охватило, наконец, больше пространства, больше леса…», а уши расслышали ещё живые голоса умирающей деревни. Но всё же Богатырёва пробует это молодое вино, предварительно выдержав его в ветхих мехах.
Мех 1. Здравое и взрослое принятие иного способа проживания мира не вызовет понимания и принятия. И для того, чтобы хоть что-то различить в деревенско-природной жизни героем выбирается подросток в тяжёлой депрессии, прошедший недавно лечение в психиатрической больнице, не совсем адекватный персонаж. Кажется, что необходимо быть малолетним, ущербным, аутичным или иметь какое-то другое отличие от «нормального человека» (подойдёт даже профессиональная увлечённость), быть несколько «другим», маргиналом, чтобы иметь возможность по-другому взглянуть на мир.
Александр Григоренко, отказавшись от мифов народов Севера и решив рассказать историю сельской семьи Шпигулиных в повести «Потерял слепой дуду», так же помещает особенного (едва умеющего слышать и говорить) Шурика в особенный (непонятный и незнакомый нам) мир деревни. Получается притча, как и в случае с Мэбэтом.
Мех 2. Мысль о том, что все чудеса, которые мы отказываемся видеть во взаимодействии с природой — это всего лишь миф в удобной фэнтезийной форме. Выкинь из согры лешего и водяников с русалками — останутся лишь невнятный скучный лес и социальные проблемы деревенского населения.
Недавно мой сын, московский школьник, проходя по живой и населённой деревне в Горном Алтае, воскликнул: «Сколько тут живых звуков!» Кони, коровы, овцы, козы, собаки, люди — все кричали, мычали и лаяли одновременно, и эти живые, не заглушающие друг друга звуки оттенялись далёким, еле слышным гудением — ГАЗ-66, проваливаясь в снегу, тянул в горку полный кузов сена.
Авторы, влекомые подобными живыми звуками и живыми голосами, упорно вытаскивают нас из обжитых и понятных городов, ведут в чужой и для них самих и для нас лес, на природу, и призывают внимательно посмотреть вокруг. Хотя всё, что авторы могут показать нам среди деревьев, и всё, что мы можем там различить — это простенький миф или несложные аллегории. «Я всю жизнь прожил в городе. Я всю жизнь учился только тому, что необходимо городскому пацану и умел только это. Выбирать между лифтом и лестницей. Переходить дорогу на зелёный свет или если машины ещё далеко… Не высовываться из окна и не лизать качельки», — говорит главный герой «Убыра» Шамиля Идиатуллина.
Мех 3. «Грех европеизирования», о котором упоминала Ольга Маркарян, рассуждая о прозе Григоренко и Богатырёвой. Этот грех состоит в том, что в дизайнерской упаковке, украшенной этническими узорами, древними рунами, изображениями шаманских бубнов, леших, русалок или убыров, мы должны получить ясную отношенческую драму понятного нам человека. Тогда, оправдывает этот грех Галина Юзефович, рассказывая о прозе того же Григоренко, «высокомерно-участливый антропологический интерес» уходит, и мы с удовольствием следим за драмой, отмечая мастерство дизайнера. «Ненцы, тундра, малицы, кочевья и становья — поначалу это может оттолкнуть, но уже страниц через двадцать напрочь забываешь, что речь идёт о каких-то странных, чуждых современному человеку вещах, местах и понятиях. Вся шелуха осыпается… Нет, мы все носители либеральных ценностей… но всё же, всё же… Нет, уловить связь между нами и ненцами решительно невозможно» («Удивительные приключения рыбы-лоцмана»).
Вместе с шелухой у Галины Юзефович осыпается что-то очень важное, что могло бы помочь ей почувствовать связь с ненцами и другими представителями нашего чудесного мира.
Реализм в такой связке отвечает за радость узнавания, миф — за комфорт и безболезненность восприятия, и весь мир оказывается создан для отражения меня самого. Это главная проблема современности (особенно в массовой культуре) ощущение, что весь мир — отражение меня. Приятное, отфотошопленное, которое радостно видеть и узнавать. Или неприятное, которое отталкивает и злит. Или честное отражение, к которому мы обращаемся в минуты душевной тревоги. Дело только в том, что мир — шире.
Новый взгляд на отношения человека и природы и на самого человека — это пока слишком сложно, это поиски наощупь. И предельная осознанность. Хотелось бы, чтобы нашим психотерапевтом была литература, а не сама природа, которая будет действовать (и отчасти уже действует) гораздо жёстче и безжалостней, «компенсируя расслабленную жизнь любимцев цивилизации», по выражению Валерии Пустовой в рецензии на «Мэбэт» Григоренко.
«Согра» колеблется, балансирует между жанром и осознанностью. Она напоминает стихи Леты Югай, родившиеся в результате взаимного оплодотворения литературы и фольклористики — тот же северный говорок, та же зыбкая грань в светлых ночах между реальностью и мифом. Голоса и люди у Богатырёвой получились живые, но жанр тянет за собой достаточно предсказуемый сюжет, предсказуемых персонажей, условные пейзажи, слабо обусловленные события.
Сопротивляться жанру в прозе, наверное, можно только с помощью мысли и опыта трудного поиска. Поиска того, чего ещё не было в литературе — настоящей болотистой согры, реальной и интересной, в которой чудесным образом перемешаны человеческие, звериные, птичьи и древесные судьбы.
Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!
